Том 4. Стихотворения - Страница 6

Поют муэззины,
Их голос – призывная медь.
А если ты духом
Морской и воздушный,
Спеши пересечь Океан, –
Везде звездочетов
Родных ты приметишь
Всемирно раскинутый стан.
В краях, где агавы
Цветут величавы,
Над гладью лагунной воды,
Громадой стоят
Пирамидные храмы
Во славу Вечерней Звезды.
И если ты хочешь
Безплотных свиданий
В обители лунных невест, –
Дойди до оплотов,
Где кондор верховный,
Где Южный возносится Крест.
И если ты хочешь
Священных сказаний
О звездных зачатьях, – читай,
Взглянув на великий
Подсолнечник мира,
Венчанный драконом Китай.
И если ты станешь
У чуждаго брега,
У края гремучей воды, –
Припомни свой Север,
С единым недвижным
Престолом Полярной Звезды.
И в час прорицаний,
В час полночи вещей,
Свой дух в среброткани одень.
К пределам желанным
Помчит тебя быстро
Твой северный Звездный Олень.

Ива

Чуть-чуть под ветром качалась ива,
Пчела жужжала и налету,
Замедлясь, мед свой пила счастливо,
Затем что ива была в цвету.

Потом Июль был. Горели тучи.
Был громоносный над миром час.
И ветер пьяно пропел шатучий,
Что и плакучей – удел есть пляс.

Потом, как клином вверху летели,
Серея, гуси и журавли,
Я срезал ветку, и звук свирели
Пропел, что счастье мы все сожгли.

Пожар по лесу разлился жгучий,
И строил ветер свой посвист-свист.
А ветви ивы чредой плакучей
Роняли в воду текучий лист.

И дымный, зимний, весь хрусткий воздух
Велел на тело надеть тулуп.
Для тех, кто сеял, у печки роздых,
А кто не сеял – голодный зуб.

И вились вьюги, мелись мятели,
Весь мир был белый разъятый зев.
Оцепенелый, я из свирели,
Как нить кудели, крутил напев.

А в свежем марте дохнули предки
Таким уютным родным теплом.
И опушились на вербе ветки,
И в прорубь неба собрался гром.

Копил он силу и нес апрелю
Из молний пояс для новых дней.
Смотрю в окно я. Смотрю. Свирелю.
Учись у Солнца смотреть ясней.

Как свежи в песне все переливы,
«Христос Воскресе!» всем говорю.
Пчела целует цветочек ивы,
А я целую мою зарю.

Надпись на коре платана

Платан, закатный брат чинара,
Что ведал всполох наших дней,
Когда была полнее чара
И кахетинское пьяней.
Ты в Капбретоне знаменито
Простер шатром свою листву.
Но помню дальняго джигита
И мыслью о моем живу.
Мое – кинжал, копье и пушки,
Набег, где пленник мой – Шамиль,
И на Кавказе – юный Пушкин,
Чей каждый возглас – наша быль.
Мое – над Пятигорском тучи
И котловина диких гор,
Певучий Лермонтов над кручей,
Поэта – с Небом разговор.
Мое – средь сумрачных ущелий,
Гость Солнца в Грузии, я – сам,
Моя любовь, Тамар Канчели,
Чье имя отдаю векам.
Мое – от моря и до моря
Луга, поля, и лес, и степь,
И в перезвоне, в переборе,
Та молвь, где в каждом звуке лепь.
О, Русский колокол и вече,
Сквозь бронзу серебра полет.
В пустыне я – лишь всклик Предтечи,
Но Божий Сын к тебе идет.

Колокольчик

Чашей малою качаясь, говоря с самим собой,
Нежно впил глоточек неба колокольчик голубой.
Он качнет свой взор налево, сам направо посмотрев,
На земле намек на небо, колыбелится напев.
А с бубенчиками дружен, серебра зазыв живой,
Колокольчик тройки мчится по дороге столбовой.
Говорунчик, гормотунчик, под крутой дугою сказ,
Двум сердцам, чей путь в бескрайность, напевает: «В добрый час».
Что законы? Перезвоны легче пуха ковыля.
Что родные? Два живые, двое – небо и земля.
И уж как он, колокольчик, сам с побегом столь знаком,
Бьется в звонкую преграду говорливым язычком.
Коренник – как бык могучий, шея в мыле, пламя взгляд,
А встряхнутся пристяжныя, – и бубенчики звенят.
И пером павлиньим веет, млеет шапка ямщика.
Как бывает, что минута так сладимо глубока?
В двух сердцах – один созвучный колокольчик-перебой.
Взор «Люблю!» во взор излился. Колокольчик, дальше пой.
Шире. Дальше. Глубже. Выше. Пой. Не думай ни о чем.
Солнце степь – всю степь – рассекло – как мечом – одним лучом.
Скрылись в солнце. И, качаясь, говорит с самим собой –
«Жив я, впив глоточек неба!» – колокольчик голубой.

Нежная тайна

Моей солнечной Нинике

Как не любить тебя? В горнице сердца, где все – сребробить,
Все – златоткань, мне желанно любимую тайну хранить.

Нежная тайна открылась мне в песне, звеневшей – тоской.
Берег цветах был, но сердце хотело на берег другой.

Нежная тайна, и в зиму, и в стужу, светла и жива.
Вдруг засияет в серебряной иве, расцветшей едва.

В вербной субботе свечой пред иконой взнесет свой закон,
Взоры потупит – и вдруг в колокольный схоронится звон.

Ласточкой быстрой, летя, прощебечет о счастьи гнезда;
Тучкою к тучке прижмется, примкнется, плывет череда.

Тихо скользнет в голубой колокольчик, лазурный качнет,