24 сентября
Я родился в цветущем затишьи деревни,
Над ребенком звездилась лазурью сирень,
На опушке лесной, светлоюной и древней,
И расцвел и отцвел мой младенческий день.
Не отцвел, – лишь, светясь, перешел в перемену,
За цветами – цветы, к лепестку – лепесток,
Опьяняющий ландыш влюбляет вервену,
Васильки словно песнь из лазоревых строк.
На прудах расцветали, белея, купавы,
В их прохладные чаши запрятался сон,
И качали мечту шелестящие травы,
Был расцветом мой полдень сполна обрамлен.
Я позднее ушел в отдаленные страны,
Где как сталь под Луной холодеет магей,
И цветет булава, ест цветы как тимпаны,
Как змеиные пасти ряды орхидей.
Я узнал, что цветы не всегда благочестны,
Что в растеньях убийственный помысл глубок.
Но в Змеиных Краях мне не цвел неизвестный,
Мне приснившийся, снящийся, жуткий цветок.
Лепестковый кошмар, лепестками обильный,
Окровавленной чашей раскрылся во сне,
А кругом был простор неоглядный и пыльный,
И чудовищный рев был подобен волне.
На несчетности душ выдыхает он чары,
Захмелевший, тяжелый, разъятый цветок,
Чуть дохнет, меднокрасные брызнут пожары,
И пролитая кровь – многодымный поток.
Эта сонная быль, чаша полная гуда,
Смотрит тысячью глаз и стоит предо мной,
Из садов Сатаны к нам восползшее чудо,
И как мед там внутри – заразительный гной.
Российская Держава,
Где все твое величье?
Корабль твой старый «Слава»
Разбит и утонул.
Твои войска бессильны,
Умы и души пыльны.
Ты в топях безразличья.
Твой блеск – далекий гул.
Российская Держава,
Была ты первой в мире,
Страдая величаво
В своих стесненных днях.
Но вот разъялись хляби,
И лик взяла ты рабий.
Упившись в диком пире,
Проснешься – вновь в цепях.
Российская Держава,
Твой краткий сон – свобода.
Но кто желает права,
Тот должен помнить долг.
А дикость своеволья
Лишь малый миг раздолья.
Нет правды у народа,
И голос воли смолк.
6 октября
Месяц бледный ворожил рядами теней,
Тень за тенью, призрак призраком гоним.
И какой-то бледный голос давних дней
Говорил: «Убита птица дней, Стратим».
Тень за тенью проходила без конца.
Всем родимая покоилась в гробу.
Возникали в миге – страх и зыбь лица,
И творил холодный Месяц ворожбу.
Безглагольная раскинулась страна.
Над безгласной, – злой и властный Чародей.
Но невольница смеялась, как весна,
Что во сне провидит волю близких дней.
Безглагольная проснулась вдруг вся даль.
Но невольница в весне не знала слов.
Праздник воли быстро вырастил печаль.
От души к душе глубокий рухнул ров.
Звон возник, и обнял благовест всю ширь,
Но мгновенно оборвалось пенье птиц.
И кривым крылом шарахнул нетопырь.
И пошли гулять разбега огневиц.
Обезумленная пьяная раба
С головы шальной отбросила венец.
Не согрелась на пожарище изба,
Из разбоя не скуешь златых колец.
Тень за тенью. – Что ты сделал? – Я бежал.
И чтоб совесть успокоить, я убил. –
Пред лицом врага он смирно-тих и мал,
С беззащитной у него довольно сил.
Кровь за кровью. – Что ты сделал? – Я поджег.
И под стоны я плясал, плясал, плясал. –
Разум всей страны глубоко занемог.
Будет черным цвет, что был чрезмерно ал.
Птица вольности великая, Стратим.
У нее от моря к морю два крыла.
Дни сожженные – слепой и едкий дым.
Птица радости убита. Жизнь прошла.
6 октября
Охватной ощупью ползет седая ночь,
Гася, то тут, то там, ликующие пятна
Последних пламеней, и тает безвозвратно
Древесных яхонтов живая узорочь.
Под утро встанет вихрь, и все их сбросит прочь.
Не верится, что май дышал здесь ароматно,
Что зацветал июнь, что август благодатно
Всем самоцветам дал играющую мочь.
Узорный дом молчит. Покой его могилен.
Воспоминания попрятались в углах.
Но крайней алости еще придет размах.
Синь-пламень дьявольский в сердцах незрячих силен
И красный ждет петух, чтоб вдруг завихрить страх.
Глазами круглыми уж с ним стакнулся филин.
8 октября
Может быть, судить я вовсе недостоин,
Может быть, что гнев совсем не мой удел,
Сладкопевец я, создатель дум, не воин,
Штык не поднимал, в окопах не сидел.
Может быть, ты прав; Красивее величье,
Помнить высоту, и все прощать в других.
Быть как Океан, в пустыне безразличья