1 октября
Он задремал. Раскинулась широко
Страна, где много обмелевших рек.
И правое закрыто плотно око,
А левое белеет между век.
Зрачки не видят. Слух тупой не слышит.
В кровавом сердце черно-красный пляс.
Как волк во сне, прерывисто он дышет,
И новых жутких сказок зреет час.
Под серым прахом много смертных впадин.
Там в каждой труп червям закабален.
Заснувший страх жесток и плотояден.
Он ест тела. Он ест и тень имен.
Лишь за одно название, за имя,
За мысль, за призрак мысли, будь в земле.
Сгорело много тысяч в едком дыме,
Упало много тысяч в красной мгле.
Есть области, где волей злого страха
Людьми кормили рты холодных рыб.
Другими – псов, дав трупам мало праха,
Средь взрытых изнасилованных глыб.
И в час, когда я мертвенные звоны
Влагаю в этот мерный ток стиха,
В аду голодном меркнут миллионы,
К ним смерть идет, хоть нет на них греха.
А страх, заснув, боится лишь минуты,
Когда, по воле Солнца, дрогнет тьма.
И, новых лжей, во сне, свивая путы,
Чужие исчисляет закрома.
Благая Воля, ужас был в избытке.
Терзаемых от гибели избавь,
И прекрати невыносимость пытки,
Где явь есть сон, и страшный сон есть явь.
7 октября
Я в старой, я в седой, в глухой Бретани,
Меж рыбаков, что скудны, как и я.
Но им дается рыба в Океане,
Лишь горечь брызг – морская часть моя.
Отъединен пространствами чужими
Ото всего, что дорого мечте,
Я провожу все дни как в сером дыме.
Один. Один. В бесчасьи. На черте.
Мелькают паруса в далеком Море.
Их много, желтых, красных, голубых.
Здесь краска с краской в вечном разговоре,
Я в слитьи красок темных и слепых.
Мой траур не на месяцы означен,
Он будет длиться много странных лет.
Последний пламень будет мной растрачен
И вовсе буду пеплом я одет.
И может быть, когда туда, где ныне
Бесчинствует пожар бесовских сил,
Смогу дойти, лишь встречу прах в пустыне,
Что вьется в ветре около могил.
И может быть, мне не дождаться мига,
Когда бы мог хоть так дойти туда,
Приди же, Ночь, и звезд раскройся книга,
Побудь со мной, Вечерняя Звезда.
9 октября
На деревне, далеко, прерывный напев петухов.
Скоро будет к заутрени благовест литься тягучий.
Я устал размышлять о сплетеньи лучей и грехов,
Как ни есть, я таков. Я в не слышащем мраке певучий.
Помолиться хотел. Я не знаю молитв никаких.
Отче Наш. Богородица. Детская. Светы лампадки.
А откуда же посвисты вражьи набегов лихих?
Будет детям в беде только Мачиха строить загадки.
Загадает, как можно волков накормить, сохранив
Серебристых ягнят. Как построить твердыню из праха.
Как поднять золотые колосья растоптанных нив.
Как убийство убить, не коснувшись всеокого страха.
Я горю и не сплю. Неоглядна бездонная ночь.
Колокольная медь задрожала растущею силой.
Всескорбящая Мать, или ты мне не можешь помочь?
Дай увидеть твой взгляд, и в мгновениях черных помилуй.
В жерле, где лгущие куют терзанья честным,
В берлоге ужасов, застенков, и химер,
В вертепе огненном тысячеверстных мер,
Просторном – для беды, и для благого – тесном,
Я зрением двойным, я чувством бестелесным,
Брожу среди людей различных дум и вер,
Но всюду – край тоски, который тускло-сер,
Он унижением окован повсеместным.
Как в сказке детских дней, там всюду волчий глаз.
Там волчьи ямы есть, но для людей ходящих.
Там ходит дух людской кругами в темных чащах.
Там мера времени – облитый кровью час.
И волей демонов, личиной ворожащих,
Там смертью пишется неконченный рассказ.
15 октября
Двойное зрение рождается лишеньем,
Тюрьмой, терзанием, умением молчать,
Решеньем наложить на много чувств печать,
Сознаний вековых внедряемым внушеньем.
Созвездных сил ночных законченным круженьем,
Сознаньем явственным, что можно топь и гать
Творящей волею в пути пересоздать,
Не дав своей мечте идти слепым броженьем.
Но более всего, о, более всего,
Двойное зрение дает душе разлука,
О милых брошенных забота, мысль и мука.
Вот, я закрыл глаза. Не властно вещество.
Чрез десять тысяч верст я слышу зыби звука.
И там, где в пытке брат, я около него.