Том 4. Стихотворения - Страница 96

17 октября

Бездна

От бездны к бездне клич. Но где ж другая бездна?
Я вижу лишь одну. В ней грязно-красный цвет.
Крутясь, вскипает, муть, не год, а много лет.
Какой угодно клич стремить к ней бесполезно.

Она безжизненна, свинцова и железна.
Ей презрен целый мир. Возненавиден свет.
Клеймо звериных чувств и воровских примет.
Лишь «Грабь» и «Убивай» – в ней эти два – созвездно.

Пятирогатая кровавая звезда.
Все, что не я, сотри. Всем, кто не я, возмездье,
И гибнут области, деревни, города.

Земля не хочет цвесть. В реках гниет вода.
Когда ж иных огней зажжется семизвездье,
И муть бесплодная сотрется навсегда?

17 октября

Мысль

Я брошен был врагами в львиный ров,
Но львы, придя, меня не растерзали,
Они, ласкаясь, ноги мне лизали,
И синий свет, прекрасен и суров,

С небес, из распахнувшихся шатров,
Сошел ко мне, я был в высоком зале,
И звезды ожерелье мне низали,
Чтоб мир души был мерой всех миров.

И снова, за грядой тысячелетий,
Низвергнут я в берлогу, чтоб скорей
Погибла мысль от челюсти зверей.

Но в паруса я обращаю сети.
И в красный цвет играющие дети
Моих не остановят кораблей.

18 октября

Там

Ты говоришь мне, почему
Я не в напеве предвещанья
О том, что вечных зорь венчанье,
Пронзить сцепляющую тьму?
Я знаю высшее звучанье,
И этот дар, как никому,
Мне дан, быть может, одному.
Но леденит меня молчанье.

В краю, где длится пир врагов,
Где ткут из сгустков крови ткани,
Нет, в долгом звяканьи оков,
Не изнасилованных слов,
Не изуродованных зданий,
И не растленных обещаний.

18 октября

Следопыт

В глухую загнанный трущобу,
В незрячей темно-серой мгле,
Как труп в гробу, припавший к гробу,
Я, следопыт, припал к земле.

И ясно слышу отдаленный
Неисчислимый ход людей,
Толпой идущих, разъяренной
От бешенства слепых страстей.

Страстей, пожаром трепетавших,
И долго ждавших, вековых,
Но в силе взрывчатой упавших,
Как сонмы глыб, на них самих.

И, от лавины убегая,
Забыв, что значит благодать,
Она бежит, толпа слепая,
Но больше некуда бежать.

А тот, кто загнан был в трущобу,
Он должен медлить в мертвой мгле,
К своей тоске прильнув как к гробу,
Бесплодно жалуясь земле.

21 октября

Топор

Светлый, меткий, и тяжелый,
Заходил топор сам-друг.
Щепки носятся как пчелы,
Сосчитать их недосуг.

Много зим, и много весен,
Был схоронен мой топор.
И стволы дубов и сосен
Расширяли свой убор.

Не в могиле был он, сильный,
А в запрете, в тишине.
Так, в углу, валялся, пыльный,
И косился он ко мне.

Но запреты – где запреты?
Но законы – где закон?
Эти песни все пропеты,
И в лесах и гул и стон.

Только бешеный он, верно,
Этот пьяный мой топор.
Раньше он рубил примерно,
А теперь лишь сеет сор.

Остудился дальний город,
И в деревне не теплей.
Лишь, подняв свой волчий ворот,
Ходит холод-лиходей.

30 октября

Навороженный сон

В лазури, бледной как вода,
Тринадцать дисков, череда,
Зеленоватая слюда
Дала зеркальные блюда.

Замерзлый в каждом блюде свет,
В них воздух сказок и примет,
Остудевающий расцвет,
Какой-то знак, чего-то след.

На каждом блюде голова,
Отрублена, полужива,
Полужива, полумертва,
Глаза белеются едва.

У тех скользящих в небосводе,
У всех голов замкнутый рот,
Зловеще-круглый хоровод
В полярном холоде плывет.

Тринадцать пыток, череда,
В лазури, тусклой как вода,
Зеленоватая слюда.
На дне зеркальном кровь-руда.

30 октября

Злой сон

Мы – мысль страны, которая несчастна,
Мы – мозг ума, сошедшего с ума.
В злых чарах, там, где черны терема,
Костер последний, тлеющий безгласно.

Вот брызнет ночь пригоршню мрака властно,
Дохнет, от вех злосчастия, чума,
Войдет мороз в пустые закрома,
И хор безумий грянет полногласно.

«Летим по обездоленной стране!»
«Скользнем по свежим хлопьям первопутка!»
«Убьем! Возьмем! Там все в глубоком сне!»

Мы слышим хор видений в тишине.
Мы, мозг умалишенного рассудка,
Скорбящий светоч, в пропасти, на дне.

15 ноября

Видение

Серый волк из угрюмой, давно прозвучавшей нам, сказки.
Ты по-прежнему воешь в промерзлых пустынных лесах.
На деревню зайдешь. Но не так. Без бывалой опаски.
Сатанинские свечи пылают в звериных глазах.

Ты добычу найдешь. Все деревни баранами скупы.
И угнали коней. И корова, – где встретишь ее?
Но желанны для волка людские, хоть тощие, трупы.
То, что он не доел, – налетит, доклюет воронье.

Пожимаясь в лохмотьях, уходит седая Забота.
Побелевшие щеки. Исканье во впалых глазах.
И с клюкою вослед пробирается призрачный кто-то.